ФАКТ ДНЯ: В Одессе жил ведущий советский летчик-испытатель ядерного оружия

В Одессе жил Федор Головашко, ведущий советский летчик-испытатель ядерного оружия, совершивший в 1955 году первую в истории авиации вынужденную посадку с термоядерным устройством на борту. Писатель Юрий Костинский подробно описывает эту историю: Летчики сильно рисковали… Ему, летчику, чтобы выжить, надо, сбросив бомбу, уйти как можно выше и дальше, иначе его достанет ударная волна и перевернет. Пока не научились, погибали… В тот раз майор (он тогда был майором) взял под фюзеляж, ему подвесили, ящик с этим изделием, ящик держался на шести крюках… Вернее, бомба держалась скобами на шести крюках самолета, в ящике были отверстия для скоб, а сам ящик – обшивка, маскировка… Естественно, вы спросите: как это ящик может держать тяжелую бомбу? Верно… Ящик – просто обшивка. Представьте себе: самолет взмывает над крымчанами, над отдыхающими, так удобно расположившимися на пляже, а под брюхом у него – бомба… А ящик… В ящике, может быть, цыплят перевозят… Так вот, взял он бомбу под брюхо и полетел из Керчи (вернее, с аэродрома «Керчи-2», или «Багерово», это в 18 км от Керчи) на восток, в Прикаспийскую пустыню. Это был военный самолет Ту-16. Прилетел майор в заданное место, нажал рычаг, отпускающий бомбу, – и быстрей-быстрей удирать от ударной волны. Удрал. Пересекает кавказские горы, возвращаясь домой, и, когда оказался над Черным морем, радист говорит ему: «Командир, посмотри». Посмотрел – и какой писатель может описать его чувства? – бомба висела на одном крюке. Пять крюков открылись, а шестой – нет. И бомба, атомная бомба (спрятанная в ящике), висела на этом крюке. Он радировал в штаб. Там началась паника. Звонят в Министерство обороны. Вскоре получают приказ и передают его на борт командиру: «Топить самолет вместе с изделием в море!» Командир подумал: «Я смертник, а ребятам чего ж погибать?» И приказал экипажу: «Всем прыгать!» Все пятеро, пристегнув парашюты, прыгнули. Он сообщил по радио, в каком квадрате моря они прыгнули, их потом подобрали. Майор рассуждал, как потом он мне рассказывал: «Топить? Так если сброшу, Черного моря не останется – на сто лет, побольше… она его там радиацией сожрет… И Крыма не будет. Я видел – Крым был забит людьми. А бомба… Я уже тыщу километров пролетел, а она еще висит, все еще держится, хоть на одном крюке, авось не сорвется…» (О, это чудесное русское «авось»!) И он радировал в штаб, в Керчь, что летит на базу с «изделием». Штабные офицеры повскакивали со своих мест, бросились в поселок (Багерово) к семьям, погрузили жен, детей на машины и помчались прочь из Крыма, на север – как можно дальше от бомбы: они, которые бывали на испытаниях этих «изделий», знали, что будет, если… А гарнизон – пять тысяч человек – конечно, о том, что может случиться, не знал. Командир гарнизона и начальник штаба были на месте, ждали… Развернулся над морем не так уж далеко от курортников и пошел на посадку, на Керченский полуостров, на свой аэродром в Багерово. Решил – не выпустит шасси, будет садиться на брюхо: любое сотрясение может подорвать бомбу. И он сел. А висящий отвесно ящик, коснувшись земли, сошел с крюка и лег. Атомная бомба осталась в своем «домике», пощадила. Самолет промчался-прополз на «пузе» еще сотню метров… Майор сидел оцепеневший за штурвалом, он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Поднявшиеся в кабину люди остановились как вкопанные: перед ними сидел совершенно седой человек, которому в ту пору было 33 года. Его вынесли из самолета и повезли на… гауптвахту, где за невыполнение приказа он просидел, кажется, месяц. Пока в Москве разбирались. А дальше было вот что: командир части генерал-лейтенант Виктор Андреевич Чернорез забрал его с «губы», и они полетели вдвоем в Москву. Там отважному летчику вручили звезду Героя Советского Союза и дали досрочно звание подполковника. Он вернулся в гарнизон и первое время сидел в штабе, ходил, занимался разными делами, это называлось – реабилитация. А потом снова стал летать. – Как же звали этого героя? – спросил я. – Хотите знать его фамилию? Головашко.