Анжелина Диаш. Фото из личного архива героини.
Я выросла в Хмельницком, жила с мамой, двоюродной сестрой и тетей. Мой папа разбился на мотоцикле, когда мне было три года, но я поддерживала близкие отношения с дядей. Всегда было ощущение, что я выделяюсь — не только цветом кожи, но и восприятием, мировоззрением. Меня с ранних лет пугала жестокость людей, их склонность к стадности.
С расизмом мне приходилось сталкиваться ежедневно, причем со стороны как взрослых, так и детей. «Не*ритоска», «черно*опая», «лезь обратно на пальму». Помню, как на остановке мы с сестрой засмотрелись на пожилую пару. Оба выглядели интеллигентно и выделялись красивой и богатой речью. Мужчина обратил на нас внимание и сказал жене: «Смотри, как эти два не*ра вылупились». Этот случай въелся в мою память. Боже, мы же тогда были всего-навсего детьми.
Я хорошо училась в школе. На конкурсе декламации поэзии одна учительница выразила недовольство моим участием, утверждая, что вместо меня лучше бы взяли «настоящую украинку». Я постоянно должна была доказывать обществу, что я «своя».
Однажды я пришла на школьный праздник в народной одежде и с венком на голове — и, увидев меня, многие просто рассмеялись.
Сильнейшим детским потрясением был момент, когда мальчик, которому я нравилась, сказал, что не может со мной встречаться, потому что я не белая. В старших классах он даже боялся поздравить меня с днем рождения, потому что думал, что общество его не поймет. Один раз этот мальчик сделал мне подарок, но так, чтобы никто не увидел.
Я всегда была социально активной. В средних классах мы с сестрой увлекались гандболом. На одном из соревнований с нами хотел познакомиться парень. Из всей команды он запомнил только наши имена, имена двух чернокожих девочек. Других это очень разозлило. Одна из старших девочек сказала, что «они больше не возьмут этих не*ров с собой», остальные в ответ хихикали или молчали. Моя сестра впала в истерику и ревела в коридоре. Парень встал на нашу защиту и пришел разбираться. Но редко кто-нибудь вставал на нашу сторону.
Тогда такие случаи не называли дискриминацией. Все думали, что это нормально. Люди говорили, что не стоит обращать внимания, потому что «всех задирают», «всех обижают». Учителя не рассматривали расизм как проблему.
Когда подобное происходит постоянно, ты пытаешься отрастить толстую кожу — если каждый такой случай принимать близко к сердцу, можно сойти с ума. Но не принимать близко к сердцу перманентный расизм невозможно. Я знаю людей, психологически сломавшихся от такого.
Не все мулатки готовы публично делиться своими историями. Некоторые испытывают чувство стыда, другие отрицают свою идентичность и пытаются думать, что они белые. Некоторые хотят убедить остальных, что с расизмом не сталкивались, таким образом как бы возвышаясь над другими чернокожими. Это самообман, они пытаются убедить самих себя, что полностью приняты обществом.
Повзрослев, я переехала учиться в Киев. Передо мной возникла новая проблема — объективация со стороны мужчин и восприятие чернокожей девушки как «экзотики». Раньше я тоже с таким сталкивалась, самый жесткий случай был в селе у бабушки с дедушкой. Местные парни поспорили на ящик пива, «кто первым ее трахнет». Мне тогда было 14 лет. Они выслеживали меня и пытались поймать. Одному из них это практически удалось, но я смогла убежать.
В Киеве ко мне тянуло парней из рэп-субкультуры. Со временем я поняла, что их интересую не я, а моя внешность и тот статус, который я им придаю в сообществе. В конце концов я решила, что как только мужчина проявляет ко мне внимание, делая акцент на цвете кожи, с ним лучше вообще не продолжать общение. Это очень тонкая грань. Нас всех интересует внешность человека, кажущегося нам привлекательным.
Но есть разница, когда тебя воспринимают как человека, а когда видят в тебе только кусок экзотического мяса. На улицах я слышу от незнакомых мужчин: «Ой, какая мулаточка», «Ой, какая экзотика». Это неприятно и унизительно. Такое обращение обезличивает.
Фото из личного архива героини.
В университете Драгоманова я впервые столкнулась с откровенным расизмом от преподавателя. На паре лекторка по психологии утверждала, что у чернокожих есть «мусорный ген», отвечающий за насилие и асоциальное поведение. Все присутствующие тогда устремили на меня взгляды. После пары я спросила у нее, откуда взялась такая информация. Преподавательница не смогла ответить и оправдывалась, что это не про меня, что я другая и хорошо учусь. Однокурсницы уважительно ко мне относились, но в университете я все равно была белой вороной.
Важная часть моей жизни — участие в движении Femen. Именно благодаря ему я узнала о феминизме, о том, что такое угнетение женщин и как оно работает. Вначале я не участвовала в нашумевших топлес-акциях. На тот момент я ходила в костел и имела предубеждения по поводу таких практик. К тому же была слишком юной. Но потом, ознакомившись с разными книгами по философии и религии, изменила отношение к церкви как к институту.
Для меня было большим шоком понимание того, насколько же наше общество ригидное, не готовое к изменениям. Многие знакомые прекратили со мной общаться из-за моего участия в Femen. Я столкнулась с осуждением и приписыванием мне мотивов и целей, которых я не имела. За эти акции меня увольняли с работы. Я работала преподавательницей в приватном детском саду. Консервативным родителям не нравилось, что их детей учит английскому такая «нравственно неправильная» личность.
Важно упомянуть опыт моей мамы, белой украинки, вышедшей замуж за темнокожего мужчину. Всю свою жизнь она сталкивалась с непониманием. Людей удивляло, как она могла встречаться с темнокожим и родить от него ребенка.
В 2017 году на встрече президентов Украины и Беларуси прошла моя антилукашенковская акция Femen, и мама, живущая в Хмельницком, столкнулась с ханжеским осуждением деятельности ее дочери. И это было на фоне переживаний из-за грозящих мне пяти лет тюрьмы.
Я не могу сказать, что ситуация с расизмом в Украине кардинальным образом меняется. Благодаря глобализации и интернету мы имеем доступ к самой разной информации. Раньше было сложно объяснять, что такое ксенофобия, расизм, дискриминация без возможности апеллировать к фактам и авторитетам из мирового контекста. Но проблема расизма до сих пор охватывает все слои общества, даже те, где формально постулируется толерантность. Когда я проходила обучение в медиашколе Евгения Дудника, он утверждал, что в его школе нет места дискриминации. Но во время лекции Дудник настойчиво использовал слово «не*р». Меня это повергло в шок и довело до слез. Дудник извинился, хотя, как мне кажется, был не сильно встревожен по поводу случившегося.
Украинское общество очень консервативное. Нежелание менять устаревшую точку зрения пытаются оправдывать тем, что «в СССР такого не было», «в Украине такого не существовало». Мне часто говорят, что расизма в Украине нет, что я все выдумываю. А если он и есть, то нужно сказать спасибо, что мы не Россия.
В нашей стране умеют чем угодно лицемерно объяснить недостатки и проблемы украинского общества. Если раньше на улице можно было услышать от проходящих мимо школьников: «смотри — не*р!», то теперь со мной такое случается значительно реже.
Возможно, мы идем к более толерантному мировоззрению, но движемся черепашьими шагами. И не столько благодаря самим украинцам, сколько вписанности в глобальный контекст.
Украинцы реагируют на процессы в мире очень выборочно. Им легче полюбить Хеллоуин, чем понять, что дискриминация — это плохо. Есть еще склонность к двойным стандартам. Украинец может фанатеть от рэпа чернокожих исполнителей, но при этом оставаться расистом.
Я нигде не ощущаю себя в безопасности. В компании своих хороших знакомых я не могла объяснить человеку, которого давно знаю, почему использовать слово «не*р» неправильно. Он просто не хотел слышать мои аргументы. Ему было все равно, что он делает мне больно. И такие случаи в компаниях, где меня знают и ко мне вроде бы хорошо относятся, происходят постоянно. Человек говорит своему маленькому ребенку: «Смотри, это тетя-не*р» и не видит в своем поступке ничего зазорного. Если ты чернокожая девушка в Украине, то где бы ты ни находилась, всегда ощущаешь незащищенность и уязвимость.
