Анна Филимонова говорит с раввином Бакштом о том, как изменилась еврейская жизнь в Одессе за последние четверть века, политике и шутках про евреев. 
Ф: Понятно, что на тот момент, в 1993 году, когда вы приехали, в Одессе жило больше чем 15 евреев. Это люди, которые не привыкли соблюдать, которым до этого 70 лет рассказывали, что религия – это опиум для народа. Б: Я понимаю свою должность как историческую обязанность. За 70 лет существования СССР еврейская жизнь тут полностью рухнула. До коммунистов в Одессе было 72 синагоги. И ничего не осталось. Когда мы говорим о том, что мое видение – это устройство новой еврейской жизни, надо смотреть не на то, что будет сегодня, завтра и послезавтра, надо смотреть на 10-20 лет вперед. Чтобы здесь была настоящая еврейская жизнь, должно пройти как минимум 30 лет. Почему? Надо вырастить новое поколение. Именно поэтому я создал две системы: для общения и для образования. Одна не может существовать без другой. Если есть синагога, но нет новых людей, что-то не так с образованием. Если есть образование, но новому поколению некуда приходить за общением, это тоже плохо. Но самое главное для нас – вырастить новое поколение, которое будет продолжать еврейскую жизнь. Сейчас уже наши ученики работают учителями, воспитателями, раввинами. Ф: Вы в Одессе с 1993 года, это 24 года. Почти столько, сколько существует независимая Украина. Вы видели всех мэров, всех губернаторов. Можете сказать, как со стороны поменялся город? Б: Это совсем другое место теперь. То, что я чувствовал тут 24 года назад, это уже история. Мы были свидетелями эволюции. У людей был совсем другой подход к жизни. Поменялся даже язык – многие из выражений, которые я выучил тут в 90-х, мои ученики уже не понимают. Например, «один за всех и все за одного». Они смотрят на меня и не понимают, о чем идет речь. Это уже совсем другой мир. Ф: Он стал лучше? Б: Конечно. Ф: Вам часто приходится взаимодействовать с муниципалитетом? Б: У нас хорошие отношения. Евреи и тем более раввин не должны вмешиваться в политику. Каждый должен делать свое дело. Поэтому сказать, что я хожу в мэрию каждый месяц – значит соврать. Я работаю 25-й год, и всегда отношение к нам было очень позитивным. Не каждый раввин в Европе может такое сказать. Ф: Хорошие отношения сохранялись со всеми мэрами? Б: Да. Гурвиц, кстати, до сих пор каждый год поздравляет меня с днем рождения. Ф: Вы говорите, что раввин должен быть вне политики, но как это возможно при том авторитете, который у вас есть в городе? Давайте смоделируем ситуацию. У вас в общине есть два крупных застройщика. У них возникает конфликт по поводу пятна застройки. Конфликт перерастает в полномасштабную войну, вовлекаются СМИ, начинается грязь. Неужели вы не вмешиваетесь в эту ситуацию? Б: Все очень просто. Если два человека приходят ко мне и говорят, что они не знают, как разрешить конфликт по еврейскому закону, я должен выслушать их обоих и взять с них обещание, что они выполнят то, что я им скажу. Но вообще, это личное дело, это частный спор. Ф: 613 заповедей регулируют в том числе и предпринимательскую деятельность. Если у вас в общине есть человек, который нарушает заповеди, что с ним происходит? Б: Не все, что ты думаешь, ты должен говорить. Не все, что ты говоришь, должно быть написано. Не все, что ты пишешь, должно быть напечатано. Это не мое дело. Мое дело – учить людей. Если человек просит меня о помощи, я обязан ему помочь. Но я не полиция. Свобода выбора – это самое дорогое, что есть у человека. Если он выбрал поступать неправильно, это его выбор. Ошибочный, но выбор. 
Вы, журналисты, любите эти скользкие вопросы. Однажды на пресс-конференции меня спросили, сотрудничает ли наша община с Хабадом (вторая еврейская община Одессы, которая находится на Осипова – прим. авт.) Это политический вопрос. В Одессе до войны существовали 72 синагоги. Значит, на сегодняшний день, не хватает еще 70. Ф: Заметьте, я вас не спрашивала о Хабаде. (Смеется). Ф: Но если уже мы говорим об этом, то я слышала, что вы гораздо строже. Б: Строже? Нет. Ко мне приходят и говорят: «Сделайте исключение». Как я могу сделать исключение? Если бы законы написал я, я бы мог их изменить. Но писал их не я, поэтому обращайтесь к тому, кто их писал. Ф: Вы знаете, что произошло с еврейскими общинами, которые находились на территории так называемых ДНР и ЛНР? Б: В Донецке община еще есть, там работает мой ученик. Часть переехала в Киев. Мы тоже принимали семьи. В целом, очень многие уехали. Большинство, наверное. Ф: В 2014 году, когда риск того, что война начнется и в Одессе, был высок, у вас был какой-то план действий? Что делать, если в городе начинаются военные действия? Б: Да, план был. Мы очень усилили меры безопасности. Я ездил в Израиль советоваться с людьми, которые работали в Моссад. У нас был постоянный контакт с СБУ. А 9 мая 2014 года мы собрали почти всю общину и вывезли за свой счет под Николаев в летний лагерь. Мы вернулись только тогда, когда поняли, что тут все спокойно. 
Ф: Вы смотрели фильм Парфенова “Русские евреи”? Б: Нет, не смотрел. Ф: Там есть любопытное наблюдение. Пафренов утверждает, что в 50-х годах в СССР намеренно обесценили образ еврея. Именно тогда появился стереотип о еврее-одессите, хитром, изворотливом, корыстном и смешном человеке. Мне кажется, что этот стереотип работает до сих пор. Б: Вы меня не назовете антисемитом? Ф: Это вряд ли. Б: Я думаю, что в этом есть доля правды. Дело в том, что у нас нет понятия плохих и хороших качеств. Есть качество человека, он может пустить его во благо, а может – во вред. У каждого есть этот выбор. Например, хитрость. Она не плохая и не хорошая. Вопрос, как эту хитрость использовать. Если человек с помощью нее обманывает людей, это плохо. А если он с помощью нее может открыть детский сад, это хорошо.
Шломо Бакшт, главный раввин Одессы и Одесской области
Ф: Хочется про еду сразу спросить. Сложно в Одессе соблюдать кашрут? Б: Сегодня это уже не проблема. Когда я приехал сюда, было очень сложно. Человек, который это не соблюдает, даже не имеет представления, насколько это сложно. Мяса – нет, молока – нет. Я приехал сюда с четырьмя детьми, затем появился пятый. Я должен был достать для них все кошерное и это действительно очень сложно. Я считаю, что когда ты привлекаешь людей к религии и традиции, им нужно создать все возможности, чтобы они жили нормальной жизнью. Удобная система питания – это не менее важно, чем синагога. Когда-то я взял свои деньги и открыл здесь ресторан, чтобы людям было проще. Сейчас в Одессе уже есть и рестораны, и магазины. Соблюдать кашрут не сложно. Ф: Я слышала, что в старой синагоге на Пересыпи работает пекарня. Б: Уже нет. Но работала. Ф: Была ли у вас возможность выбрать другой город или страну? Б: Я не выбирал Одессу. Скорее, мне ее предложили. Я начинал работу в Израиле, был во главе иешивы, затем мне предложили поехать посмотреть Одессу. Я приехал и влюбился в этот город через два дня. Ф: А почему? Б: Мне понравилась атмосфера, люди теплые, улыбчивые. Я нашел в одесситах много похожего на израильтян. Тут я чувствую себя как дома, хотя я – израильтянин в 14-том поколении. Ф: Вам предлагали какой-то другой город? Б: Разные. Даже Москву. Но я здесь уже 24 года и всегда говорю, что чувствую себя одесситом. Ф: Вы говорите в интервью, что первым вашим делом по приезде в Одессу было возвращение этого здания еврейской общине (речь идет о здании синагоги на Еврейской – прим. авт.). Б: Это было необходимо. Потому что синагога на Пересыпи, которая существовала даже при коммунистах, в 1991 году просто рухнула. Там осталась маленькая комнатка, куда приходило на молитву 15 человек. Самому молодому было 70 лет. Поэтому это действительно было нужно. Мы обратились к властям. Получить здание было довольно проблематично. В результате нам помог главный раввин Иерусалима, он обратился к тогдашнему Президенту Украины Кравчуку. И по приказу президента мы получили это здание. Ф: Когда вы пришли в первый раз в это здание, что тут было? Б: Здесь играли в баскетбол и волейбол. Мы зашли в первый раз проводить молитву в эту синагогу накануне Нового года. В 12 часов дня нам объявили, что здание наше. Мы принесли кое-какую мебель, чтобы рассадить людей. И первую молитву мы провели при волейбольной сетке. За эти годы мы превратили это здание во дворец, если сравнивать с тем, что было. Ф: А какая была по размеру община, когда вы приехали? Б: Человек 15 было. Самому молодому было 70, остальным – за 80. Они собирались три раза в неделю: в понедельник, четверг и субботу. Хотя в обычной синагоге собираются как минимум три раза в день. Иногда даже больше. Вот эти 15 человек – это и была вся еврейская жизнь, которая существовала в Одессе в начале 90-х. Ф: Понятно, что на тот момент, в 1993 году, когда вы приехали, в Одессе жило больше чем 15 евреев. Это люди, которые не привыкли соблюдать, которым до этого 70 лет рассказывали, что религия – это опиум для народа. Б: Я понимаю свою должность как историческую обязанность. За 70 лет существования СССР еврейская жизнь тут полностью рухнула. До коммунистов в Одессе было 72 синагоги. И ничего не осталось. Когда мы говорим о том, что мое видение – это устройство новой еврейской жизни, надо смотреть не на то, что будет сегодня, завтра и послезавтра, надо смотреть на 10-20 лет вперед. Чтобы здесь была настоящая еврейская жизнь, должно пройти как минимум 30 лет. Почему? Надо вырастить новое поколение. Именно поэтому я создал две системы: для общения и для образования. Одна не может существовать без другой. Если есть синагога, но нет новых людей, что-то не так с образованием. Если есть образование, но новому поколению некуда приходить за общением, это тоже плохо. Но самое главное для нас – вырастить новое поколение, которое будет продолжать еврейскую жизнь. Сейчас уже наши ученики работают учителями, воспитателями, раввинами. Ф: Вы в Одессе с 1993 года, это 24 года. Почти столько, сколько существует независимая Украина. Вы видели всех мэров, всех губернаторов. Можете сказать, как со стороны поменялся город? Б: Это совсем другое место теперь. То, что я чувствовал тут 24 года назад, это уже история. Мы были свидетелями эволюции. У людей был совсем другой подход к жизни. Поменялся даже язык – многие из выражений, которые я выучил тут в 90-х, мои ученики уже не понимают. Например, «один за всех и все за одного». Они смотрят на меня и не понимают, о чем идет речь. Это уже совсем другой мир. Ф: Он стал лучше? Б: Конечно. Ф: Вам часто приходится взаимодействовать с муниципалитетом? Б: У нас хорошие отношения. Евреи и тем более раввин не должны вмешиваться в политику. Каждый должен делать свое дело. Поэтому сказать, что я хожу в мэрию каждый месяц – значит соврать. Я работаю 25-й год, и всегда отношение к нам было очень позитивным. Не каждый раввин в Европе может такое сказать. Ф: Хорошие отношения сохранялись со всеми мэрами? Б: Да. Гурвиц, кстати, до сих пор каждый год поздравляет меня с днем рождения. Ф: Вы говорите, что раввин должен быть вне политики, но как это возможно при том авторитете, который у вас есть в городе? Давайте смоделируем ситуацию. У вас в общине есть два крупных застройщика. У них возникает конфликт по поводу пятна застройки. Конфликт перерастает в полномасштабную войну, вовлекаются СМИ, начинается грязь. Неужели вы не вмешиваетесь в эту ситуацию? Б: Все очень просто. Если два человека приходят ко мне и говорят, что они не знают, как разрешить конфликт по еврейскому закону, я должен выслушать их обоих и взять с них обещание, что они выполнят то, что я им скажу. Но вообще, это личное дело, это частный спор. Ф: 613 заповедей регулируют в том числе и предпринимательскую деятельность. Если у вас в общине есть человек, который нарушает заповеди, что с ним происходит? Б: Не все, что ты думаешь, ты должен говорить. Не все, что ты говоришь, должно быть написано. Не все, что ты пишешь, должно быть напечатано. Это не мое дело. Мое дело – учить людей. Если человек просит меня о помощи, я обязан ему помочь. Но я не полиция. Свобода выбора – это самое дорогое, что есть у человека. Если он выбрал поступать неправильно, это его выбор. Ошибочный, но выбор. Вы, журналисты, любите эти скользкие вопросы. Однажды на пресс-конференции меня спросили, сотрудничает ли наша община с Хабадом (вторая еврейская община Одессы, которая находится на Осипова – прим. авт.) Это политический вопрос. В Одессе до войны существовали 72 синагоги. Значит, на сегодняшний день, не хватает еще 70. Ф: Заметьте, я вас не спрашивала о Хабаде. (Смеется). Ф: Но если уже мы говорим об этом, то я слышала, что вы гораздо строже. Б: Строже? Нет. Ко мне приходят и говорят: «Сделайте исключение». Как я могу сделать исключение? Если бы законы написал я, я бы мог их изменить. Но писал их не я, поэтому обращайтесь к тому, кто их писал. Ф: Вы знаете, что произошло с еврейскими общинами, которые находились на территории так называемых ДНР и ЛНР? Б: В Донецке община еще есть, там работает мой ученик. Часть переехала в Киев. Мы тоже принимали семьи. В целом, очень многие уехали. Большинство, наверное. Ф: В 2014 году, когда риск того, что война начнется и в Одессе, был высок, у вас был какой-то план действий? Что делать, если в городе начинаются военные действия? Б: Да, план был. Мы очень усилили меры безопасности. Я ездил в Израиль советоваться с людьми, которые работали в Моссад. У нас был постоянный контакт с СБУ. А 9 мая 2014 года мы собрали почти всю общину и вывезли за свой счет под Николаев в летний лагерь. Мы вернулись только тогда, когда поняли, что тут все спокойно. Ф: Вы смотрели фильм Парфенова “Русские евреи”? Б: Нет, не смотрел. Ф: Там есть любопытное наблюдение. Пафренов утверждает, что в 50-х годах в СССР намеренно обесценили образ еврея. Именно тогда появился стереотип о еврее-одессите, хитром, изворотливом, корыстном и смешном человеке. Мне кажется, что этот стереотип работает до сих пор. Б: Вы меня не назовете антисемитом? Ф: Это вряд ли. Б: Я думаю, что в этом есть доля правды. Дело в том, что у нас нет понятия плохих и хороших качеств. Есть качество человека, он может пустить его во благо, а может – во вред. У каждого есть этот выбор. Например, хитрость. Она не плохая и не хорошая. Вопрос, как эту хитрость использовать. Если человек с помощью нее обманывает людей, это плохо. А если он с помощью нее может открыть детский сад, это хорошо.
