Биполярное аффективное расстройство (БАР) также известно как маниакально-депрессивный психоз. Примерно 2,5% населения Земли — а это более 45 миллионов человек — подвержены этой болезни. Из них до 20% заканчивают жизнь самоубийством.
Биполярное расстройство заставляет ощущать скачки настроения между двумя «полюсами»: депрессивным и эйфорическим.
У БАР есть два основных типа. Люди со II типом чаще совершают попытки суицида из-за затяжных депрессивных эпизодов, вслед за которыми приходят более короткие фазы аномального приподнятого настроения — гипоманиакальные. Полноценная мания развивается только при I типе.
Диагностика БАР начинается с изучения эпизодов. Сложнее всего выявить именно II тип, поскольку в мире, где господствует мода на успех, переработки, ранние подъемы и позитивное мышление, практически невозможно определить патологичность такого состояния. Сами пациенты могут долгое время воспринимать гипоманию не как проблему, а напротив, как постоянно ускользающую норму.
Психиатры не связывают БАР с какими-либо изменениями в работе или структуре мозга. Его причины пока до конца не выяснены. Но известно, что на развитие болезни влияет генетическая предрасположенность: наличие ближайших родственников с БАР — уже существенный риск. На химическом уровне это расстройство представляет собой дисбаланс нейромедиаторов в мозге: уровень серотонина и норадреналина снижается, когда повышается уровень дофамина.
У Анастасии БАР II типа. Мы поговорили с ней о работе, отношениях с мужем и узнали, почему в фазе гипомании можно случайно уехать за границу бить татуировку на всю спину.
«Не стоит с ней дружить, она — истеричка»
Я очень рано начала говорить длинными связными предложениями — сейчас это даже считается одним из признаков потенциальных проблем в области ментальных расстройств у детей. Почти любые слезы у меня перерастали в истерику, а возможность даже физиологически управлять истериками я потеряла в очень раннем детстве. Биологический отец не работал и оставался со мной наедине с моих двух лет — я была громким ребенком, терпеть меня он мог ровно час, после чего отправлял в угол до прихода матери. Там я весь день рыдала до изнеможения.
В семье господствовала лютая психофобия, поэтому максимум помощи, который я получила, — успокаивающие вечерние ванны с травами, глицин и совет пить валерьянку перед особенно нервными событиями.
Первые тревожные звоночки начались в младшей школе: довольно зверская программа в секции танцев довела меня до регулярных приступов тахикардии, запускавшихся от перспективы посетить очередное занятие. После меня как «потомицу» семьи инженеров, рано познакомившуюся с компьютером, отдали в лицей информационных технологий — одно из самых элитных заведений города, где учились либо вундеркинды, либо дети «блатных». Я не принадлежала ни к тем, ни к другим. Но была хороша в творческих и гуманитарных науках, которые считались в лицее второстепенными. При этом мне казалось, что семья дико на меня рассчитывает: посыпавшиеся двойки и тройки по техническим специальностям или беспомощность у доски вызывали неконтролируемые рыдания.
Завуч вызывала маму в попытках выяснить, не бьют ли меня дома за оценки — от этого было еще более стыдно, ведь никто и никогда не то что не поднимал на меня руку, но и даже не порицал за низкие баллы.
Я просто видела, что мама расстроена, и слышала рассуждения о том, что если не получить хорошее образование, то единственный путь — торговать на рынке селедкой. В тот же период мать моей лучшей подруги регулярно пыталась настроить ее против меня словами «не стоит с ней дружить, она — истеричка».
С пубертатом в моей жизни появилась игра «Что? Где? Когда?», сформировался круг старших товарищей. Происходили события, которые хотя бы закономерно объясняли мои перепады настроения или даже наделяли их каким-то духовным смыслом. Кое-как среди всех этих колебаний я поступила в художественный вуз в другой стране и переехала к будущему мужу.
На моей первой работе тогда еще не диагностированное биполярное расстройство оказалось серьезной проблемой. Учась на третьем курсе, я практически без надежды на успех сделала тестовое задание, пробуясь на должность в набирающей популярность геймдев-компании, и меня взяли.
Тимлидом, то есть менеджером команды в IT-проекте, была жесткая прямолинейная девушка из круга моих фэндомных (анимешники и косплееры) знакомых. Именно она впервые отвела меня в переговорку, сказав, что я пугаю людей своей ранимостью и от меня остро пахнет потом. Это происходит, когда я нервничаю и приближаюсь к панической атаке, — тогда я нервничала из-за возрастающих требований к продукту почти постоянно. Она объяснила, что если я не возьму себя в руки любым способом, то, возможно, встанет вопрос о моем увольнении.
Это было ужасно унизительно и страшно, но я попыталась привести жизнь в порядок своими силами: стала следить за режимом, начала заниматься спортом. Этого хватило где-то на полтора года, после чего меня накрыло депрессивным эпизодом такой силы, что я едва не совершила самоубийство.
«Я всегда была немного сломана»
Как и многие биполярщики или склонные к депрессиям люди, я очень боялась, что терапия уничтожит мое «я», которое в тот момент виделось неотделимым от депрессии. Если бы я не боялась этого, то смогла бы получить помощь раньше, но дотянула до суицидального состояния.
Невыносимо от себя было настолько, что хотелось прекратить это все как можно скорее. Но вместе с тем было и сильнейшее желание делегировать контроль за моим состоянием кому-то, кто хотя бы может попытаться помочь и назвать его, валидировать его серьезность. Сначала я обратилась к терапевтке на работе, она назначила транквилизатор и «витаминки». Не знаю, почему, но от этого мне стало совсем мрачно. Так, буквально уговаривая себя прожить еще сутки, я попала к психиатру, который довольно быстро составил клиническую картину.
Я не рассчитывала, что мое состояние окажется хроническим недугом, но от осознания этого даже стало легче.
Я поняла: по крайней мере, в плохие дни я такая мерзкая не потому, что такова моя мерзкая воля, а потому, что я всегда была немного сломана. Я не ленивая, не инертная, не негативная, просто в такие моменты все работает не так, как нужно, а с этим знанием уже можно работать — биполярное расстройство известно и предсказуемо. Стараюсь не воспринимать диагноз как индульгенцию, но некоторым образом это снизило градус самоненависти.
Когда острое состояние было снято, я думала, что все позади. Но уже на предпоследнем месте работы, в момент, когда мне срочно надо было увольняться из-за специфической атмосферы в коллективе (я тянула с этим почти год), меня снова отвели в переговорку и сообщили, что я слишком остро реагирую и от меня пахнет — уже через дорогой дезодорант и парфюм. Я снова возвратилась в состояние жгучего стыда за свой проклятый кортизольный пот (кортизол — гормон, вырабатывающийся под влиянием стресса), который не могу контролировать. К счастью, в этот раз моим тимлидом был очень понимающий и мягкий человек — он разрешил мне работать из дома, пока я сама не пойму, что готова быть в офисе фуллтайм. Но и тогда время от времени мне на утренних планерках приходилось прилюдно извиняться за то, что я могу выглядеть злой, несфокусированной или подавленной.
Позже я нашла удаленную работу и теперь потею у себя дома с возможностью быстро ополоснуться. Нельзя сказать, что смена формата была продиктована только этим, но отсутствие контакта с людьми тоже было весомой причиной.
«Бок о бок с партнершей, которая время от времени практически не жива»
Есть ли у моего брака особенности? Есть, и это мой муж. Мне достался очень мягкий и психологически стабильный партнер с необычным для мужчины уровнем эмпатии и сниженным количеством стереотипов о быте. Это не делает его «идеальной нянькой», — в конце концов, этот статус был бы несправедливым и унизительным для любого человека, который не занят этим профессионально. Он довольно болезненно переживает мои спады, и ему мучительно осознавать, что есть ситуации, в которых он бессилен сделать с моим настроением что-либо.
Мы проговорили, что статистически вполне вероятным будет исход, при котором я рано или поздно покончу с собой. Мы оба это осознаем. В целом это такой же риск, как вероятная смерть от гликемической комы у диабетиков, например, просто влечет неизбежные культурно-социальные коннотации.
Мой муж понимает, что есть периоды, в которые весь быт лежит на нем, плюс уход за мной — и выдерживает их. Со временем он отсекает бесполезные способы изменить мое состояние, которые выматывают психологически нас обоих. Он с достоинством живет бок о бок с партнершей, которая время от времени практически не жива, и с этим ничего нельзя сделать, кроме как дождаться действия препаратов или наступления следующей фазы.
Но это все о депрессивных фазах. «К счастью», у меня БАР второго типа, а значит, мои маниакальные фазы не выходят за рамки гипоманий и я веду себя вменяемо, просто отличаюсь нездоровым энтузиазмом по поводу собственных идей. Можно справедливо предположить, что мой супруг — человек довольно инертный и осторожный, поэтому двигателем общих амбиций и развития во всех сферах в нашей паре являюсь я. И это действительно работает: с карьерой, с уровнем жизни, с увлечениями.
И тем не менее это тоже не всегда благо. Людям, которые не склонны к неудержимой органической тяге вперед, иногда мучительно тянуться за подобными партнерами. Поэтому моя задача — очень строго следить за тем, чтобы не нарушать личных границ супруга и не продавливать свои ценности в ущерб его собственным.
«Мы оба совсем не гуру осознанности, просто дорожим тем, что нас объединяет»
Стоит отметить такие штуки в наших отношениях: регулярный тактильный контакт или, наоборот, его отсутствие, когда он нежелателен (в исключительных случаях, но такое бывает), обоюдное активное слушание, внимание к ментальному состоянию друг друга, умение относительно экологично выражать негатив, терпимое отношение к бытовым издержкам и отсутствие детей.
Я считаю, что этот диагноз — вполне весомая причина осознанного отказа от родительства. Во-первых, БАР прекрасно передается по наследству, во-вторых, на это просто нет ресурса, в-третьих, я не хочу, чтобы мой гипотетический ребенок переживал со мной всю эту маниакально-депрессивную карусель — у него, в отличие от партнера, выбора не было бы.
Мы оба совсем не гуру осознанности на самом-то деле, просто очень дорожим тем, что нас объединяет, и тусуемся вместе достаточно долго — 12 лет. В книге «Почему с тобой так трудно. Как любить людей с неврозами, депрессией и биполярным расстройством» изложена довольно простая, но предельно честная идея:
«вполне возможно совместно выстроить план лечения и правила совместной жизни при БАР любой тяжести, но невозможно и нет никакой обязанности заботиться о том, кто не хочет тоже прилагать усилия со своей стороны».
Несмотря на весь психологический резерв мужа, я вижу, что он тоже сдает в определенные моменты. Считаю своим долгом по возможности заботиться о нем симметрично, быть максимально чуткой к нему и активно содействовать в корректировке своих состояний.
Иногда мне страшно, что у него закончится ресурс жить с этим всем и он примет решение меня оставить, потому что я прилагаю недостаточно усилий, да и просто усталость имеет свойство накапливаться. Но отдаю себе полный отчет, что я с уважением отнесусь к этому решению, ведь сама бы сбежала от себя еще давным-давно.
«Я пуста, мой разум — кладбище испорченных идей»
Я человек, чьими основными ценностями являются результаты его деятельности, прежде всего — воплощения идей и реализация навыков. Через эту призму и воспринимаются мои фазы. В депрессивную у меня не наблюдается фактического упадка сил, как это часто описывают. Но результаты любого действия из-за депрессивного искажения настолько невыносимо никчемны и отвратительны, что со временем просто тошно предпринимать что-либо — я словно порчу все, к чему бы ни прикоснулась. Любые попытки что-то исправить делают только хуже, превращая любой процесс в извращенный сизифов труд: то камень бесконечно растет, то укатывается с каждым разом все дальше. В итоге в какой-то момент я остаюсь один на один с ужасом, вызванным упущенными временем и возможностями — все это обрастает новыми и новыми слоями с каждым часом бодрствования. Пиковой точкой этого процесса является невыносимое ощущение того, что я пуста, мой разум — кладбище нереализованных или испорченных идей. С каждым днем этот мертвый груз множится, множится и множится, и я всю жизнь ношу его с собой, как мавзолей.
В таком состоянии я не в силах отказаться усугублять свою ненависть к себе, копаясь в этих бесполезных сущностях, пока не станет настолько мерзко и горько, что отвлечь может только самоповреждающее поведение. В моем случае это плач до отека дыхательных путей.
«Просто съездила в другую страну, где мне били тату по восемь часов трое суток без перерыва»
В период гипомании у меня, напротив, очень много сил. Тогда я могу пробовать добиться желаемого раз за разом, пока не получится так, чтобы мой перфекционизм был удовлетворен хотя бы на толику. Это период, когда я могу эффективно и старательно учиться, когда охотно и правильно помогаю окружающим, когда могу сделать качественный рывок в жизни: найти новую работу с более высоким уровнем зарплаты и ответственности, переехать в место получше, значимо повысить уровень профессиональных навыков, сделать что-то грандиозное для себя — то, что до этого долго откладывалось.
Вот случай, по которому мой психиатр частично определил именно гипоманию. Я несколько лет планировала набить тату, собиралась сама сделать небольшой эскиз с глубочайшим смыслом и расположить в не слишком заметном месте. Однако, ощутив прилив сил, я ухватилась за возможность и сделала композицию треш-польки на всю спину у мастера, к которому даже не чаяла попасть, просто следила за его работами в сети.
Просто написала, просто договорилась, просто съездила в другую страну, где меня трое суток забивали по 8 часов без перерыва. Я ни разу не пожалела об этом решении, но все же, не будь у меня специфического психологического состояния, вряд ли это бы произошло.
Для тех, кто внутри такой же ситуации, как и я
Нужно научиться просить о помощи, вменяемо доносить, что тебе плохо и насколько плохо. Иногда это буквально вопрос выживания. Это невероятно сложно, в том числе и потому, что депрессия искажает восприятие.
Тебе может быть погано, и вместе с тем состояние ощущается «очень правильным» — кажется, что только этого ты и заслуживаешь.
Для тех, кто рядом с такими, как я:
Нельзя обесценивать чужие переживания, даже если у них, по-вашему, нет весомых причин. Они есть как факт, они никуда не денутся от того, что вы считаете их необоснованными. Но и не стоит делать из чужих тревог еще большую драму — это тратит очень много ресурса всех участников.
Сейчас с семьей у нас прекрасные отношения — близкие со временем все осознали и попросили прощения за непонимание причин моего поведения в детстве. Психофобия, которая была до диагноза, вскоре начала сходить на нет. Мама призналась, что ей тоже в определенные времена нужна подобная помощь, но она пока только на пути к преодолению блока перед терапией.
Иллюстрации — Алина Кропачова.
