Роман Блажан, режиссер
Максим Коцюба, ландшафтный архитектор
Анна Филимонова: Давайте для начала определимся с понятиями. Что такое советское городское пространство, какие у него характерные черты и функции?
Максим Коцюба: Первое, что хочется сказать о советских пространствах, — они абсолютно чужие и ничейные. Изначально их создали для того, чтобы подчеркнуть необходимую идеологию, согласно которой жила вся страна, а потом, когда этой страны не стало, они оказались никому не нужны, они утратили свое смысловое наполнение. Советское пространство сразу чувствуешь на себе – это «холодные» и пустые площади, где никому не придет в голову проводить время.
Роман Блажан: Советские пространства любого периода проектировали, исключительно исходя из идеологии. Человек по умолчанию не ставился во главу угла, он не был на вершине коммунистической пирамиды. Я сам, например, фанат модернистской архитектуры, это потрясающее явление, к которому Украина в полной мере причастна. При этом модернизм никогда не думал о человеке, но думал об идее идеального человека, за которого государство решало, где он будет жить, сколько ему места нужно для сна, где он будет есть, где он будет ремонтировать одежду, куда будут его дети ходить в сад и школу, где он будет развлекаться и как.
Дворец культуры и техники завода ЛОРТА, Львов. Автор фото – Дмитрий Соловьев, проект Ukrainian Modernism, 2018.
А. Ф.: Какого человека формировало каноническое советское городское пространство, которое осталось нам в наследство?
М. К.: В первую очередь инфантильного. Это система отношений «родитель-ребенок», где государство решает за своего гражданина абсолютно все. Если надолго внедрить такую политику, мы закалим в людях ощущение беспомощности и ничтожности. То есть человек не понимает, что у него есть право распоряжаться собственной жизнью. Сейчас, мне кажется, люди начали потихоньку взрослеть и брать ответственность на себя, но, к сожалению, это пока слабо распространилось на города: люди все еще не готовы отвечать за место, где они живут. Для этого нужно научиться объединяться в группы и доверять друг другу. Недоверчивость — тоже советская черта. Мы не доверяем соседу, власти, бизнесу и друг другу.
Р. Б.: Мне 42 года — то есть я был последним председателем пионерской организации школы № 1 города Донецка, я помню пионерию, помню советский период, помню, когда танки расстреливали Белый дом, помню период потерянности после развала пионерской организации. То есть ты маленький, ты не понимаешь — а как же комсомол, о котором ты мечтал? Помнишь, как рушились мечты, помнишь о дедушке Ленине из детских книг. Во мне есть советскость, и я с ней работаю каждый день до сих пор.
А. Ф.: В чем она проявляется?
Р. Б.: Советскость — это очень много слоев. Это, наверное, ожидание того, что есть кто-то, кто может решить твои проблемы. Это ощущение того, что ты где-то можешь быть менее значительным либо менее сильным, чем ты есть. Я обожаю людей 20-25 лет — для них не существует границ между странами, они легко меняют работу, профессию, идут на контакт. Не все, конечно, но это очевидная тенденция.
Советскость — это отношения «свой-чужой», это боязнь иностранцев, боязнь людей другой национальности, другой сексуальной ориентации. Словом, боязнь других. Идентификация «свой-чужой» и барьеры в коммуникациях.
Старовокзальная улица в Киеве, здание перехода от вокзала к трамвайному кольцу. Автор фото – Дмитрий Соловьев, проект Ukrainian Modernism, 2019.
А. Ф.: Вы говорите о том, что советские городские пространства идентичны. С этим сложно спорить — государство хотело привести все города и всех жителей к одному знаменателю. Как так вышло, что после развала союза большинство городов видоизменились в одинаковом ключе? Шрифты на вывесках, хаотичная реклама, даже ЖКХ-арт почти везде одинаков? Неужели мы настолько утратили свой индивидуализм, что даже без СССР освоили общественное пространство одинаково?
М.К.: Раньше площади и городские пространства проектировали для возвеличивания идеи, для установки памятника, для статуса и витрины, но точно не для того, чтобы там проводил время обычный человек. Когда СССР кончился, мы все оказались один на один с этими пространствами, только жизненные условия изменились: стало можно приватизировать, владеть и открывать бизнес.
Был один огромный организм, а стало много маленьких и обособленных — и вот этим маленьким организмам понадобилось пространство для жизни. Что я имею в виду? Люди начали открывать свои бизнесы, а города под это не были рассчитаны. Навыка взаимодействия после СССР у людей нет, поэтому каждый начал самовыражаться как мог.
Кто-то расширил жилую площадь за счет кастомизации балкона, кто-то открыл лавку или ларек. Был один кинотеатр, там появилось много мелкого бизнеса — и здание покрылось разнородными вывесками и объявлениями. Это нормально на данном этапе. Конечно, нужно двигаться дальше, но для этого нужно научиться переосмыслять свое прошлое вместе, думать, обсуждать и прислушиваться к друг другу.
Пока что мы на этапе, когда люди готовы нести ответственность за свою квартиру, но когда речь заходит о фасаде здания, они ждут ЖЭК, который должен прийти и решить проблемы.
Р. Б.: Вывески — это коммерциализация пространств, а не зло само по себе. В советское время жилые кварталы планировались с одним садиком, одной поликлиникой, одним Домом быта. И если ты советский человек, то ты ходишь ремонтировать штаны только в одно место в твоем районе. Когда развалилась инфраструктура Советского Союза, людям в этих районах практически негде было починить одежду, купить хлеб и лекарства. Закрылось множество детских садов.
Ларьки, вывески и хаотичная торговля — это то, как мы смогли заполнить данный вакуум. Чтобы преодолеть советскость, нужно создать диалог между всеми пользователями пространства, где каждый будет готов высказывать свою точку зрения и выслушивать чужую.
Документальный фильм «Ландшафтная архитектура: переосмысление будущего нашего тоталитарного прошлого»
А. Ф.: А вам не кажется, что декоммунизация у нас в стране тоже проходит по советскому лекалу? Мы везде снесли Ленина и теперь везде хотим водрузить одни и те же новые символы. Одно императивное решение для всех — это ведь и есть советская матрица.
М. К.: Да, но главное тут не кого хотят поставить вместо Ленина, а как проходит процесс принятия решений. Если власть сама придумала и сама воплотила в жизнь, это не работает. Это очень авторитарный подход. Решать, как будет выглядеть и функционировать городское пространство, должны его непосредственные пользователи: жители, местный бизнес и власть.
Без этих стейкхолдеров мы не сможем понять, в чем настоящая проблема пространства, с которым работаем, и как ее можно решить. Нам кажется, что правильный путь — это когда пришел мэр и открыл новый парк с лебедями и фонтанами. Это попытка быстро и нахрапом удовлетворить запрос жителей на обновление пространства, но это только иллюзия движения, а на самом деле с такими решениями мы топчемся на месте.
Может быть, конкретно тут не нужен парк развлечений? Настраивать диалог — это игра в долгую, и не каждый мэр на такое согласен, потому что обычно ему нужно показать быстрый результат.
Нам кажется, что нужно просто взять и скопировать европейские парки, детские площадки, дворы и площади, потому что всем нравится, как выглядят европейские города. Но на самом деле то, что мы видим, — это только верхушка айсберга, а под водой скрыты годы труда, равного распределения обязанностей и прав. Нельзя скопировать только верхушку айсберга.
А. Ф.: Выходит, «Москва похорошела при Собянине» тоже по авторитарному принципу? Это и есть копирование фасада, но не смысла?
М. К.: Именно так. Сейчас границы открыты, все ездят и смотрят на города развитых стран. Не хочется выглядеть, как столица государства третьего мира, поэтому берутся гигантские деньги и вливаются в создание нужной картинки. Но ключевое слово тут — «картинка». Внутренние процессы не изменились, это лишь попытка приспособления авторитарного режима к XXI веку. Это как очаг Буратино в сказке — при желании его можно пробить носом, а за ним окажется совсем другая картинка.
Стать горожанином — это отождествлять себя с городом, брать на себя ответственность и принимать участие в процессах его создания и жизни. Москвичей пустили пожить в дорогом и красивом отеле, но не в своем городе. Они не участники процессов, которые меняют и формируют город, а это значит, что у них нет с ним прочной, подлинной связи.
На фото Майдан до и после реконструкции в 2001-м году. Коллаж проекта Ukrainian Modernism.
А. Ф.: Если в России подход авторитарный и все решает власть, то что у нас? Как и в политике, все решают бизнес и коммерция?
Р. Б.: Есть государство, есть бизнес, есть люди. У этих трех сторон обычно разные интересы. Бизнес в чистом виде — это максимизация прибыли. К середине-концу девяностых закончился передел государственной собственности и сформировалась частная собственность. Коммерсанты начали делать свои заявки на то, каким должен быть их город. Местные жители остались не у дел, а власть пасовала перед бизнесом.
Идеальный пример для иллюстрации украинских градостроительных процессов – Майдан. Бизнес решил, что наша главная площадь должна выглядеть так и что это классно. Что нам теперь с этим делать? Это вот такой себе слепок времени. Сейчас мы уже понимаем, что это мимикрия, имитация пространства для людей. На Майдане есть светозвуковой фонтан, но Майдан не пригоден для людей — там не хочется посидеть, привести туда ребенка, встретиться с любимым человеком, попить кофе. Такие места становятся транзитными, и таких мест масса.
Мне рассказывали историю об одном бизнесмене из Днепра. В детстве у него была мечта — кататься на карусели с лошадками, как в Париже. Потом он вырос, сделал карьеру, стал влиятельным человеком. В центре Днепра была площадь с модернистским фонтаном — в угоду бизнесмену фонтан снесли и поставили на его месте ту самую карусель в парижском стиле. Вход — 100-200 гривен, правда, люди ей почти не пользуются. Вот пример того, как один человек формирует общественное пространство лишь потому, что у него есть деньги и детская мечта, которую надо спроецировать на реальность. Бизнес решил, власть подстроилась, людей вообще никто не спрашивал.
Фонтан в Днепре, 2002 (ориентировочно). Фото – gorod.dp.ua.
А. Ф.: История с каруселью даже в какой-то степени трогательная!
М. К.: Я бы еще добавил к этим двум примерам «Метроград» на Бессарабке в Киеве. Но, кажется, это уже истории из прошлого. Более релевантный для нашей нынешней ситуации пример — это реконструкция Почтовой площади. Пространство хотели спроектировать, исходя из пожеланий уже сложившегося для Украины тандема власти и бизнеса, не обращая внимания на общественное мнение. Но во время археологических раскопок на Почтовой нашли средневековые артефакты.
Инвестор настаивал на установке бетонной плиты в этом самом месте, а археологи, ученые и активисты требовали открыть музей. Горожанам как будущим пользователям места не понравилось поведение инвестора, и, к общему удивлению, гражданское общество проект заблокировало.
Когда реконструировали Майдан и строили «Метроград», горожане еще не чувствовали в себе достаточно сил, чтобы принимать участие в таких проектах. Из-за этой общественной пассивности мы потеряли много парков и скверов, а вместо них получили торговые центры и новостройки. Почтовая площадь показала, что практика доминирования бизнеса в принятии решений больше не работает.
Сейчас проект заморожен и проигрывают все: власть, которая годы не может решить проблему с этим пространством, бизнес, который не получает прибыль, и горожане, которые не могут использовать площадь для себя. Почтовая не имеет выхода из метро на другую сторону, из-за чего дико перегружен пешеходный переход. Казалось бы, ситуация патовая, но я считаю это прогрессом. Теперь становится ясно, что общественность имеет свой рычаг влияния на ситуацию и с ней необходимо считаться.
А. Ф.: Максим, у вас есть опыт реконструкции советского ландшафта, который вам бы показался удачным?
М.К.: Мы (киевская студия ландшафтной архитектуры Kotsiuba. — Прим. «Маяка») делали несколько проектов реконструкции пространств возле областных администраций. Знаете, это такие классические советские площади перед ОГА, одинаково неуютные и некомфортные во всех городах, где они расположены. Обычно там высажены елки, кусты по периметру газона, на который нельзя наступать. Когда находишься в таком месте, хочется застегнуть верхнюю пуговицу рубашки и стать по стойке смирно.
Один из таких проектов был в Полтаве — задача была мемориализовать события Майдана, где люди боролись, в частности, за то, чтобы власть стала более открытой и демократичной. Поэтому наша идея заключалась в том, чтобы сделать эту площадь доступной. Ведь участники Революции достоинства боролись за права и свободы, а не за установку памятника самим себе. Мы сделали там детскую площадку, выделили парковую зону, расставили столики, чтобы сотрудники ОГА и соседних офисов могли там летом пообедать, а до этого они сидели буквально на ступеньках соседнего «АТБ».
Проект площади перед зданием Полтавской ОГА студии ландшафтной архитектуры Kotsiuba. Посмотреть полностью можно тут.
А. Ф.: Если вернуться к нашей основной теме, что все-таки делать с советским наследием?
М. К.: Его нужно осмыслить и принять в первую очередь. Это часть нас самих и нашего прошлого. Приятная у нас была история или не очень, она стала частью фундамента, на котором мы сформировали свою идентичность. Не нужно травить людей и считать нас какими-то неправильными из-за того, что Украина входила в состав СССР. Если перестанем этого стесняться, мы сможем наконец-то трезво оценить и понять себя, принять это прошлое и двигаться дальше. Пока что мы пытаемся закрыть глаза на советское прошлое, вывести его за скобки.
Именно поэтому мы стараемся уничтожить, зашить пластиком, закрыть его вагонкой, но от этого оно никуда не денется. Сейчас мы хотим всего нового: новое — значит правильное, хорошее. Отсюда вся эта мода на евроремонт. Но, по сути, это всего лишь фейк, обычная копирка, под которой ничего нет.
Как выглядит фасад, обшитый пластиком? Поначалу блестит и радует глаз, но уже очень скоро становится понятно, что это грязная, некачественная бутафория. Так что, пока не примем прошлое, оно будет продолжать быть нашим настоящим.
Мем из паблика проекта Ukrainian Modernism.
Р. Б.: Декоммунизация — это работа не с объектами, а со смыслами. Что мы вкладываем в памятник Ленину? Нужно снести памятник, но этот архетип, ленинский эгрегор, он будет жить. Сносить модернистские здания? Это культурное наследие Украины, наша связь с мировым контекстом, имена архитекторов и художников, которые создавали мозаики, фонтаны, панно.
Важно переосмыслить и сохранить этот период. Если мы вырежем его, то кто мы? Откуда мы пришли? Что мы делаем в ХХI веке? Как рассказывать историю СССР — это тоже очень хороший вопрос. Демонизировать или пытаться рефлексировать достойно? Что не удалось реализовать? Почему?
Работа с объектами декоммунизации начинается с построения пространства для диалога. Пространства, в котором можно отрефлексировать прошлое и понять, как мы оказались там, где мы есть, сесть и поговорить о том, что же нам делать и куда двигаться.
«Маяк» благодарит проект Ukrainian Modernism и лично Дмитрия Соловьева за разрешение использовать в материале их фотографии. Ukrainian Modernism – онлайн-проект, который занимается каталогизацией и сохранением украинской модернистской архитектуры. Мы рекомендуем подписаться на него в Facebook и Instagram.